Он звал его и раньше, но Ветер был далеко и не слышал. Когда же в руки попалась «Загадка мира», та самая… Этот трактат Идвидаса Тэка Ветер когда–то сам купил по случаю у заезжего торговца рукописями, не зная истинной его ценности, потом собственноручно переписывал, восстанавливая по крупицам стершиеся слова, снабдил своими комментариями и указаниями и подарил Учителю в знак вечной благодарности. Олтром очень дорожил этими тремя свитками, он внес их в перечень жемчужин своего собрания рукописей, что нельзя изымать из школьного хранилища даже после смерти. Этот подарок был неотделим от Учителя и, казалось, навсегда остался в той, старой жизни, но какая–то роковая сила однажды привела Ветра в лавку торговца всякой мелочью, где пылилось немало разного хлама.
Стихотворец укрылся там от доброхотов, во что бы то ни стало желавших заполучить именитого гостя к себе в дом и на том переругавшихся. Терпеливо отвечая старику, взволнованному оказанным ему предпочтением и потому вкривь и вкось расхваливавшему свой товар, Ветер наугад вытащил из груды первый попавшийся свиток. Развернул, чтобы убить время, и до боли в костяшках пальцев сжал потемневший пергамент.
— А где остальные? — уронил, обернувшись к старику, и тот запнулся на полуслове.
— Если господин стихотворец позволит мне взглянуть… — попробовал торговец вынуть свиток из побелевших пальцев, но не смог. — А, это «Загадка мира», — распознал он наконец. — Знатная вещь. Знатнейшая, большущих денег стоит. Я в свое время втридорога купил, да никто не верит, что это истинный Идвидас Тэк. Дескать, не так давно писалось… Да где ж ты подлинного Тэка сейчас найдешь, а? Поди, истлело все… его рукою писанное. Однако ж это Тэк, господин стихотворец, не сомневайся, чем хочешь поклянусь. Магнус, что мне его продал, добрая ему память, привез свиток из самого Вальвира, из школьного хранилища. Там такая школа была! Он еще много чего оттуда привез, да мало что осталось… Я все по домам разнес, все пристроил, у меня ведь полно покупателей, господин Ветер, не подумай, я человек серьезный! Я в лавке только то держу, посреди всякой мелочи, что оседает без ходу, но это истинный Тэк, клянусь Нимоа. И господину стихотворцу отдам недорого, если…
— Где остальные? — повторил Ветер.
— Что, остальные? — удивился старик.
— Я знаю, что было три свитка, я держал их в руках! Должно быть еще два!
— Магнус только один привез… То–то я подумал, уж больно коротко для Тэка…
Торговец заметно огорчился, понимая, что цена, и без того невысокая, упала совсем. Если стихотворец вообще польстится на ущербную вещь.
— Я куплю его, — Ветер быстро скрутил свиток, и никакая сила не могла принудить вернуть его. — За твою цену, если расскажешь, как получилось, что хранилище в Вальвире разграблено.
— Почему же разграблено? — торговец опять удивился. — Распродано честь по чести. Школы–то давно уж нет.
Ветер даже не понял, как снова сжал пергамент, рискуя вконец его испортить.
— Как это нет?
— Да так, — старик пожал плечами. — Кончилась давно, одна память осталась. Вот и хранилище решили больше не держать, добрым людям все продали.
Значит, перекупщикам. Разорили то, на что Олтром жизнь положил, а до него отец и дед.
— Как давно это случилось?
— Да уж… ох, не дал памяти Нимоа… Малый срок уж точно будет, пять полных годочков… да еще, может, года два–три наберется. Может, чуть поменьше. Не упомнишь ведь. Мало ли где чего…
Ветер только вздохнул. Так давно, а он ничего не знал.
— А как… что случилось?
— Да известно что: по миру пошли, как у всех бывает. Извини, господин стихотворец, я‑то больше ничего не знаю. Ведь мне–то оно что, какой интерес? Магнус только и сказал, что не стало больше школы, лучшей в Краю Вольных Городов, разорились они и все. А теперь его уж не спросишь… — вздохнул старик.
Ветер купил свиток, единственный оставшийся из трех. Что стало с двумя другими, оставалось лишь гадать. Однако с тех пор стал он подбираться в своих странствиях поближе к Вальвиру и повсеместно расспрашивать о школе господина Тринна. Особенно много, как оказалось, ходило слухов в Легене. Стихотворца охотно свели с теми, кто помнил заведение, а временами даже самого Олтрома. История выходила печальная.
Хозяином школы сделался человек молодой и неопытный, годами не намного старше Ветра в те поры, когда тому пришлось покинуть Вальвир. Как появился этот новый господин Тринн и кем он приходился покойному Олтрому, было неведомо. Зато отменной ученостью он похвастаться не мог. Еще говорили, что простоват он, дерзок и даже груб. Откуда–то нанял новых наставников, призванных заменить бывшего хозяина, однако разве можно заменить Олтрома Тринна? Он жил своими нерадивыми воспитанниками, их успехами и леностями, бесконечными проказами, шелестом старых фолиантов, запахом чернил и глиняных табличек. Он сам подбирал наставников. Он был во всем и всем. Эта школа — его родное детище, и когда хозяина не стало, вдохнуть в нее жизнь мог лишь тот, кто любил тут каждый камень, кто знал каждую мысль Олтрома, кто провел в этих стенах немало лет. А может, и у него бы ничего не вышло… Во всяком случае, он мог бы попытаться, но исчез, укрылся от позора и постарался о том забыть.
Знаменитое заведение в Вальвире измельчало, воспитанники разъехались, считая плату за учение того не стоящей. Поднялись другие школы: в Легене, Бельсте, Ласпаде, Мирре — там даже две. Богатые торговцы Вольных Городов все больше хотели «отточить» своих отпрысков под витамскую, либийскую и всякую другую знать, так что повсюду отбою не было от охотников к учению. Только не в Вальвире. Тут даже свои в Леген да в Ласпад стали детей отправлять. А господин Тринн со временем в торговые дела подался, и тут у него на диво ладно все пошло.
Вот он и закрыл бесполезную школу, продал все что можно, сделал в доме лавку, и перестроил сам дом и все остальное. Внутренний двор и учебные комнаты, где когда–то бегали ученики и в спорах постигали истины, объединил общею крышею и определил под зал для собраний. Теперь здесь дают представления заезжие актеры. Не для всех, конечно, для бедноты можно и за медяки на площади поломаться. А еще тут постоянно собирается весьма почтенное общество для отдыха и увеселения, и о том увеселении ходят слухи далеко за пределами Вальвира.
Ветер помнил, как тяжело умирал Учитель. Наверно, перед самой кончиной, когда взору открывается обличье Нимоа, он предвидел бесславный конец своей школы, своего единственного любимого детища, и оттого тянулся к Ветру и пытался что–то сказать. Быть может, остеречь, направить… А Ветер не понял, не слышал. И сбежал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
